Дрантя в тусовке моментально становился центром, даже скорее — эпицентром. Но при этом он всегда был в контексте окружающих его людей. Не отдельным, а неотделимым. И вокруг него происходило столько замечательных историй. И столько потрясающих людей проявлялось совершенно сказочным образом! Он именно благодаря этому или для этого и существовал в каком-то смысле.

Что в Дранте было главное? Он был добр, вот. То есть добр искренне. То есть как сказать... Многие люди бывают добры, добры... А потом становятся бобры. И нет-нет — да срываются. А вот у него этого вообще не было. Он был постоянно искренне добр. Всем бы так вот. Тогда б праздник на земле наступил бы.

Просто поразительно было, как он пел! Не ловя взглядом взгляд, и не глаза в глаза — вообще без глаз, а точнее, с полуприкрытыми — и даже вовсе закрытыми — глазами! Было ощущение, что он поёт не «из себя», а будто затягивая нас внутрь себя, вглубь своих энергий и стихий. С первой же песни те, кто ещё не были знакомы с его творчеством, уже безраздельно принадлежали ему. Венька весь был магнит, и с каждым звуком, с каждой песней притяжение усиливалось. Он затягивал нас внутрь себя, всё глубже и глубже в свой странный Венькин космос, где мы плыли и ныряли, опускались в какие-то бездны и взлетали, парили, совершали головокружительные кульбиты, задыхались от восторга — и сразу — от какого-то невероятного, раздирающего душу горя, и от хохота, который уже не в силах был оставаться звуком, и мы просто стекали вниз и беззвучно корчились на полу. Венька жонглировал нами, словами, ритмами, смыслами, свистами, интонациями, голосом, гитарой, и снова — нами, как фокусник жонглирует мелкими предметами. Где-то под конец вечера Веня стал рассказывать сказки — эта, ещё одна, удивительная, сторона его творчества была мне неведома. И тут-то он уже, не сбавляя общего темпа концерта, напрямую общался с нами.

У Дранти есть совсем простые вещи, но на самом деле простая песня — ещё сложнее, чем сложная, потому что можно скатиться в пошлость. Сложность в том, что у Дранти пошлости нет вообще, нигде. Даже если это блатняк, как «Две деньги». Блатняк — это просто краска, а песня непростая: короткая, но ёмкая. А его последние вещи — очень сложные и музыкальные. Взять хотя бы «Царицу бриллиантовых островов» — там одна гармония чего стоит! Мало того что это латинос, так ещё и нестандартный. Как это назвать — непонятно. Бард-латинос? В этой песне уже нащупался Дрантин неповторимый музыкальный стиль, одновременно сложный и очень легко усваиваемый. Когда её слушаешь, ты не думаешь, сколько там аккордов, модуляций и так далее. Они все естественно идут, вот это самое главное. И он эту волну поймал, он её начал делать, и если бы он её продолжил, это были бы не только облегчённые вещи вроде «ЦБО», но и вещи посерьёзнее с такой же сложной музыкальной фактурой.

Для меня было откровением, что Дрантя настолько классно рисует. Пока основная тусовка в комнате что-то там пыталась репетировать, Дрантя сидел на кухне и на салфетках, на каких-то кусочках бумаги, как обычно у него происходило, карандашом что-то рисовал. Тогда у меня мысль мелькнула: «Ничего себе, стихи, музыка, аранжировки, да ещё и так рисовать, и всё это в одном человеке соединилось, так не бывает». Оказалось, что бывает. А потом я сказку услышал у себя на кухне, и для меня это было тоже откровением — ничего себе, можно целый альбом просто одних сказок понаписать.

Что любил Др? Очень любил собак. Кататься на велосипеде. Солнце, и небо, и звёзды. Есть голубцы. Писать стихи и сказки. Петь песни. Женщин. Любил творчество Вертинского и Высоцкого. Очень любил «Сказку странствий» и «Место встречи изменить нельзя». Перед смертью он любил всё и всех. Он сказал мне об этом.

Дрантя вкусно готовил — не изыски, а простые блюда: молодые кабачки с чесноком и зеленью, блинчики. Мог съесть три тарелки супа подряд (про запас). Он был очень добрым — редкое качество для человека вообще и для современного мужчины в частности. Вряд ли даже можно объяснить точно, что это значит. Сам он как-то сказал о себе, что он очень невезучий...

Саша верил в Бога, но не в дедушку с нимбом на облаках, естественно. Для него Бог был тождественен Любви. Он верил, что только Любовь как самая мощная энергия способна вобрать и уравновесить в себе абсолютно весь спектр энергий (или эмоций): от гнева, ненависти, отчаяния до восхищения, сострадания, самопожертвования. И только Любовь обладает силой, позволяющей всем энергиям существовать внутри неё в гармонии. Поэтому Любовь имеет все права. Она всесильна, всемогуща и безгрешна. Любовь есть Бог. Человек создан по образу и подобию Божию, и в нём так же заключены все энергии, а будет он нести в мир созидающую силу или разрушающую, зависит только от него. Поэтому для Саши так важно было рассказать об этом — научить людей любить. Любить всех: себя, природу, других людей; любить без каких-либо условий, без требований чего-то взамен. Сам он умел так любить: безусловно и безотносительно. И не понимал, почему так не умеют другие.

Моя сестра Света училась на кукольном отделении в Харьковском институте искусств, и мы несколько раз ездили к ней в общагу в гости. «Ти Би Бо» Дрантя написал как раз после одной из таких поездок. Студенты театралки делали Дранте комплименты: мол, тебе сам бог велел к нам в институт искусств — с идеальным слухом и артикуляцией, а уж «Завтра с девочкой в шесть часов вечера» — это высший пилотаж сценической речи! А Дрантя сказал, что он не может загонять себя в рамки, подчиняться режиссёру и выполнять только поставленные им задачи, поэтому он не хочет быть очередным Арлекином у Карабаса-Барабаса, даже самого гениального, а останется деревянным мальчишкой Буратино, зато свободным.

У Дранти вся комната была расписана, полностью все стены, все обои — всякие рисуночки смешные, подписи, пожелания. Разные почерки, разные цвета. И видно: это писал чувак, это чувиха — по почерку видно. И у него вообще не было двери. В комнате. Ну она отсутствовала. Я говорю: «А где дверь?» Он говорит: «Кто-то унёс». Ну так до́бро говорит: «Я не знаю, кто-то унёс». А в комнате вообще у него был матрац. Я: «А где твоя кровать?» — «А хрен его знает! Унёс кто-то». Я серьёзно говорю! Ну, короче, вот такая была комната.

Период учёбы в ДПИ — это было влияние Питера. Слухами земля полнилась — не было ж ни интернета, ничего. Но откуда-то мы знали, что если едешь в Питер, то надо покупать «Беломор» фабрики Урицкого, потому что «Беломор» фабрики Клары Цеткин — фигня. Откуда-то узнали, что есть такие Митьки и что надо отращивать бороду и носить тельняшки — немедленно, тут же появились эти тельняшки, и в них лазила почитаемая часть населения общежития. А Дрантя — он же вообще такой, он первым всё это подхватывал. А его шинель с пацификом! А потом ещё появилась шляпа, и это был законченный образ такого хиппана-пацифиста. С одной стороны, это пугало, а с другой — вызывало просто дикую зависть.

С тех самых давних, незапамятных времён у меня есть кассета с диктофонной записью джем-сейшена Вени Д’ркина. Джема там сильно не получилось — в основном он пел старые песни под гитару. Ни одной своей. Или одну. И всю жизнь я с этой кассетой как с писаной торбой — когда держишь в руках и не знаешь, куда поставить. <…> Это просто старые советские песни под гитару, спетые в маленьком голубом домике под лай собак и звон бутылок. Но всё равно знайте, что я делюсь одной из самых больших ценностей в жизни.